Ночные дороги

Ночные дороги

Один из лучших русских писателей-эмигрантов Гайто Газданов почти двадцать пять лет проработал таксистом… Мы продолжаем рубрику о книгах, машинах и путешествиях романом, который не едет даже на зелёный, и потому особенно прекрасен

Вообще-то, причиной эмиграции Газданова называли Набокова. На четыре года старше Газданова, он ещё до революции опубликовал книгу стихов, и неважно, что тогда, в Петербурге 1916-го, её перед всем классом растерзал любимый набоковский учитель Василий Гиппиус. К моменту когда их поколение, «незамеченное», подмятое мэтрами вроде Бунина и Шмелёва, заговорило, Набоков был опытнее, образованнее, а может, изначально более других готов к окружившему всех вакууму. И потому сразу вырвался вперёд…

 

 

Газданов приехал в Европу прямо с Гражданской войны, нищий, соглашающийся на любую, самую тяжёлую работу. Чтобы позволить себе обучение в Сорбонне, он возил по ночам загулявших парижан, здесь же, за рулём, осваивая Пруста и других модернистов. Вероятно, в биографических обстоятельствах и следует искать истоки контрастов его прозы — то ли аутичной, замкнутой на собственном голосе, то ли, напротив, жадной до новых ощущений, неожиданных знакомств и чужих судеб. Эти черты можно было обнаружить ещё в его блистательном, поразившем одновременно и Бунина, и Горького дебюте «Вечер у Клэр», но там они всё-таки больше напоминали разбросанные в неприметных местах родинки, а не узоры на ладони. «Ночные дороги» — вот книга, которая предъявляет стилистические противоречия Газданова, показывает, что остаётся от русской гуманистической традиции после столкновения с французским экзистенциализмом. Её наследником и её могильщиком.

В этом романе как будто ничего не происходит: герой припоминает (именно с такой, неуверенной в себе приставкой), как, сидя за баранкой, перезнакомился со всеми местными люмпенами и что при этом чувствовал. Сквозного, поддающегося пересказу сюжета нет, но и хаотичным набором впечатлений это тоже не назовешь. Газданов — водитель, который едет по своей отдельной полосе и на собственной скорости, опустив окно, держа руль одной рукой и следя не столько за дорогой, сколько за открывающимися попутно видами. Радио молчит, говорит ночь…

Тут надо бы снова вернуться к противопоставлению Набокова и Газданова. Первого всю жизнь обвиняли в отрыве от корней и равнодушии к проклятым русским вопросам, мстительно указывая на его англофильство и любовь к Флоберу. Но, может статься, главным чужаком в русской прозе XX века был не Набоков, а Газданов — автор, вещающий из какой-то страшно удалённой от нашего мира точки. Уж не с того ли света? В самом его синтаксисе, плавном, тягучем и при этом безупречно правильном, есть какая-то строгая, без морщин, бледность. На таком языке говорят и думают вернувшиеся — те, кто пронес на себе XX век с его художественными открытиями и многомиллионными потерями. Те, кто сам стал его жертвой — эмоциональные калеки, растерянные интеллектуалы, люди, которые слишком хорошо себя осознают, чтобы быть счастливыми. Впрочем, этой привилегии лишены, кажется, все герои Газданова. На том месте, где у набоковского Фёдора Годунова-Чердынцева из «Дара» были детство и стихи — зияние пустоты, воронка истории. Похоже, только в ней и возможны так глубоко чувствующие и тонко пишущие таксисты.

 

Текст Игорь Кириенков