Илья Поволоцкий. Дорога в кино

Илья Поволоцкий. Дорога в кино
Герой нашего интервью, режиссер Илья Поволоцкий, создатель студии BLACKCHAMBER, исколесил всю страну в поисках героев и фактуры для съёмок. В списке его работ рекламные проекты с Toyota, Marussia Motors и полнометражный фильм «Пена».

 Как вы попали в кино? 

В 2007 году я приехал в Останкино и встретил в коридоре режиссера. Он спросил: «Актер?» «Пффф, ещё какой!» – ответил я. В тот день я приехал, чтобы сыграть эпизодическую роль, было интересно. Мне повезло родиться в семье, в которой любили кино, но не имели к нему никакого отношения, и для меня, как и для всех обычных людей, это был совершенно иной мир – в нём жили какие-то особые люди, может быть, не с нашей планеты... Так вот, оказавшись на съёмочной площадке, я понял для себя две вещи: первое – я не хочу сниматься, второе – я хотел бы снимать сам, но точно не то, что сейчас выходит. Я напросился в ассистенты режиссёра, потом работал вторым режиссёром на той же площадке, и после окончания съёмок был настолько самоуверен, что решил – могу снимать и сам. Я занял деньги и с частью людей из группы, с которой я буквально два месяца назад познакомился, сделал свою первую короткометражную картину. Что из этого вышло, лучше не рассказывать, но через полгода я создал студию. Мне было понятно, что, не имея ни опыта, ни образования, ни знакомств, ни протекции, единственный способ снимать, как бы авантюрно это не звучало, – открыть свою студию. Потом стали появляться какие-то заказы, я начал работать с рекламой...

Вот так просто, без портфолио? 

Мне кажется, у всех это происходит одинаково: ты снял что-то для друзей, с которыми выпивал в баре, и тебе предложили ещё одну работу. Просто кого-то друзья просят снять свадьбу, а я дружил с медиагруппой «Живи», и меня просили сделать спортивное видео про дрифт для сайта газеты F5. Через месяц мне перезвонили и предложили снять рекламу автомобилей. Это была компания Marussia Motors. 

И тогда вы поняли, что вы режиссёр? 

Я до сих пор не уверен, что я режиссёр. И это не кокетство. Наш многострадальный проект «Пена» – полнометражный художественный фильм, это моя первая настоящая работа, первый фильм...

Если «Пена» первый фильм, как назвать то, что было до него? 

Это какой-то опыт, эксперименты... Понятно, что сейчас я, наверное, неплохо снимаю рекламу. Мы довольно давно работаем с Toyota. Я делаю для них спецпроекты ещё с 2014 года. Несколько лет назад мы сняли проект Toyota RAV4 «Push the limit» – три эпизода со спортсменами-экстремалами. Я вообще считаю, что лучшая реклама автомобиля – та, где его почти незаметно. Получилось довольно симпатично, на мой взгляд. Работу показывали в Европе, с адаптацией, что большая редкость для российского рекламного рынка. Но не то чтобы я очень любил снимать рекламу, наверное, это классно с точки зрения опыта использования разных инструментов, но к кино имеет мало отношения. Это просто способ зарабатывать деньги.

 Значит, есть противопоставление между рекламой и искусством?

Да, это нормальное разделение, чтобы не сойти с ума, но это не значит, что следует недобросовестно относиться к коммерческим проектам, только потому что это просто работа. Есть люди, которые пригласили и платят деньги, чтобы ты снял хорошо. Кроме того, коммерческие проекты очень дисциплинируют: ты действуешь не только в рамках собственных задач и представлений, но и думаешь об интересах клиента.

Хорошо, а коммерческие документалки для Toyota – это реклама или кино?

Да, с Toyota мы сделали фильм «Северяне». Это тоже в каком-то смысле кино, просто короткометражное, малая форма.

Как появились «Северяне»? Расскажите историю проекта.

После того как мы сняли RAV 4 и начали работать над «Пеной», коллеги из Toyota нас поддерживали – давали машины в обмен на фото. Без денег. Это была партнёрская история, и они нас очень выручили. После первого блока съёмок «Пены» я вернулся в Москву с идеями. У меня было несколько интересных людей – потенциальных героев, которых мы встречали на севере. Я пришёл в Toyota и сказал: «Слушайте, ваших машин на севере много, при этом там немало интересных характеров и фактуры. Может быть, стоит сделать что-то совместное? Не рекламный ролик, а небольшую киноисторию». Эта идея попала в их концепцию Land Cruiser Land. Мы сформулировали это так: авторский проект совместно с Toyota Россия, где главные герои – не актеры, а простые люди. Фильм состоит из трёх новелл – одной вахты из жизни капитана морского буксира, одной вахты лётчика полярной авиации и одной вахты вальщика леса. При этом каждый них ездит на Land Cruiser, только модели и год выпуска разные. На самом деле весь мир говорит об уместных интеграциях, а не просто нативной рекламе. Это когда бренд финансово и технически поддерживает работу автора, художника, продакшена и т. д. При этом заказчик не диктует, а позволяет делать контент, в который будет интегрироваться сам. Мы попытались поработать в таком формате. Получилось кино, которое в этом году проехало по фестивалям, что-то выиграло и где-то номинировалось.

Ваши герои не выглядят как люди, которые всю жизнь мечтали сниматься в кино. Как вы их уговорили?

Да, они действительно так не выглядят. Нужно понимать, что это совершенно самодостаточные люди, высокооплачиваемые специалисты. Изначально у меня был набросок – несколько образов, которые я увидел, когда снимал «Пену». И я сразу хотел, чтобы был капитан или лоцман. В августе подтвердили проект, в сентябре я сел в машину и месяц просто ездил по Карелии и Кольскому полуострову в поисках подходящих людей. Приходил в леспромхоз и говорил: «Здрасьте, я хочу снимать кино про вальщиков леса». Правда, я тогда ещё не знал, что их вальщиками называют, называл просто лесорубами. Меня, конечно, поправляли. Так же было и на кораблях. Первое, что ты слышишь: «Табуретка – это мама у тебя. А у нас тут баночка. А в туалет ты можешь до гостиницы прогуляться, потому что на судне – гальюн». Они все очень милые и интересные люди, и мы для них такое же приключение, каким для меня была когда-то съёмочная площадка.

Расскажите подробнее о героях.

Вальщик леса Володя был первым, кого я нашёл. Один из ветеранов леспромхоза, дядечка такой пожилой, выслушал меня и сказал: «Тебе Володя нужен чемпион мира наш. Вот такой мужик! Но не знаю, номер телефона дам, а договаривайся сам». И вот я ему позвонил, он через 15 минут приехал и сразу сказал: «Куда... Какой сниматься? У меня рыба пойдёт сейчас, надо поросят кормить. Валка леса в разгаре, у меня две бригады новые. Да не, у меня просто времени не будет». Это уже потом я узнал, что «поросят кормить» – это кабанов в лесу прикармливать, потому что он не покупает мясо и рыбу в магазине. Ну он такой, с Вологодчины парень, поэтому всегда на натуральном хозяйстве. Я попросил его хотя бы взглянуть на всё это. То есть постепенно-постепенно надо зайти на его территорию, приблизиться... Как только он оказывается в своём мире, в зоне комфорта, а ты внимательно слушаешь, задаёшь какие-то вопросы заинтересованно, ему потихоньку становится интересно с тобой разговаривать, и он вовлекается. Если ты в какой-то момент включаешь камеру и делаешь шаг ближе, он уже становится соучастником... А сложнее всего было с лётчиком. Сначала он наотрез отказался. Я перезвонил. «Давайте так, – говорю, – я проехал 2 000 километров на машине, чтобы познакомиться с вами, сделайте одолжение – выпьем кофе хотя бы. Мало ли, нам для съёмок нужны будут вертолёты». И он согласился встретиться. И уже на встрече я его так же слушал, расспрашивал, чтобы понять, чем он занимается, почему это важно. Дело в том, что у них довольно специфическая авиация. Насколько я понимаю, у них две задачи: первая – выполнять регулярные рейсы по маршрутам в места, куда по-другому не добраться, и вторая – санзадания. То есть предотвращение катастроф – потушить пожар, вывезти больного из деревни, куда скорая не может проехать, потому что дорог нет... Когда Игорь рассказывал об этом, стало понятно, что он гордится тем, что делает. И я напросился к ним, чтобы понять, как это выглядит, летал с ними неделю в рейсы, сокращал дистанцию. Периодически что-то фотографировал, записывал видео, иногда интервьюировал в формате беседы. В конце концов, я спросил у него, будет ли он сниматься? И он, подумав, согласился.

С каждым из героев мы затем полноценно работали десять дней. Понятно, что старались их максимально отгородить от нашего процесса – кучи техники, бегающих людей с рациями... На площадке мы были втроём – оператор, звукорежиссёр, режиссёр. Иногда даже звукорежиссер уходил куда-то в лес, развешивал всё на дистанцию радиосигнала 30–50 м, для того чтобы не нарушать личное пространство. Потому что они живые люди.

Сколько здесь документального, а сколько игрового?

Это не совсем документальный фильм, но и неигрового здесь много, потому что это обычные люди, не актёры. Например, в моменте когда герой стоит на фоне вертолёта и погрузки, кадр кажется выстроенным, постановочным, но на деле он совершенно настоящий. Потому что, летая с Игорем, я каждый раз наблюдал, как он во время погрузки и разгрузки отходил в сторону и стоял несколько поодаль, курил или разговаривал по телефону. Потом, когда ко мне прилетел оператор и мы начали снимать, в один из вылетов мы дождались этого кадра. То же самое и со сценой с костром и падающим деревом: Володя разводит костер, ломает ветки, а на фоне грохается огромное дерево в 20 шагах от него. Постановочный ли этот кадр? Конечно, постановочный, в том смысле что мы его выстроили. Насколько он достоверный? На 100 %, потому что я видел это каждое утро. Когда я записывал сцены, из которых будет состоять картина, я их сначала наблюдал, практически ничего не придумывая. Да, там есть кадры проездов, они выбирались с точки зрения локации, света и прочего, а всё остальное – буксировки, швартовки, валка леса – это обычные будни. Для этого и нужно было 10 дней, ведь мы привозили в день по 1–2 кадра. И не потому что ленивые, а потому что дожидались света, выстраивали, снимали документально. Сначала просто с камерой рядом, затем понимали, что не хватает отстранённости, изобразительности, слишком тактильно. Отходили, выбирали точку. Спрашивали: «Какое дерево будет следующим валиться? А через сколько?» На этом дереве не получилось. Впереди естественный второй дубль, потому что здесь нужно 20 деревьев свалить. Это интерпретация действительности, а не её создание.

Для кого снимался этот фильм? Кто его зритель?

Хочется сказать, как мы говорили в Мурманске, что он про северян и для северян. Про людей, занятых делом, живущих на окраинах. Осознанно живущих. Не выживающих, а выбравших север как место жизни, применения себя, своих сил. Мы очень переживали перед мурманской премьерой. Потому что в Москве могут оценить эстетику, работу с изображением, язык и все эти умные слова, придуманные критиками и гуляющие в среде. Но в Мурманске простые зрители картину приняли очень хорошо. Была премьера в кинотеатре «Мурманск» на 460 мест, был полный зал. Люди подходили, задавали вопросы по делу: «Почему выбрали такой стиль?» Они не знают термина «низкий ключ», но понимают, что это снято на грани света и ночи. «Правильно ли мы понимаем, что это для того, чтобы передать состояние начинающейся полярной ночи?» – «Да, всё правильно». – «Будете показывать в Москве, обязательно им расскажите, что такое жить полгода без света, а остальные полгода – с пограничным...»

Но всё-таки зритель мурманский или московский?

Мне кажется, и тот и другой. Просто мурманский открывает для себя, какой красивой и глубокой может быть их повседневность. То есть ты живёшь в квартире, знаешь, на какой полке какая книга, где стоит любимая кружка, не задумываешься и не придаёшь всему этому значение. Но вот приходят люди и говорят: «Слушай, какой красивый дом!» Делают пару кадров тебя с этой кружкой, снимают твоих детей или вид из окна... Ты смотришь на эти кадры и думаешь: «Да, чёрт возьми, я люблю свой дом!»

В Москве оценивают другое, когда у тебя одна действительность, тебе интересно увидеть другую. И не нужно ничего объяснять. Поэтому наша картина без нарратива и без голосов за кадром. Это киноэссе, по аналогии с литературным жанром, отстранённое наблюдение, без попытки ответить на всё вопросы. Московскому зрителю интересно испытать это состояние, почувствовать другое течение времени, эту природную зависимость: прилив – работа в порту кипит, отлив – всё остановилось.

Вы часто снимаете дорогу, автомобили. Какую роль они играют в вашей жизни?

Я не очень люблю ездить в Москве или Петербурге, предпочитаю ходить пешком и пользоваться метро. Это быстрее. Я не настолько хорош за рулём, чтобы параллельно читать или смотреть кино, поэтому мне жаль потраченного времени. А вообще, я езжу много. Прежде чем что-то снимать, я выезжаю заранее и, как правило, один. Потом, когда у меня есть фактура и герои, я возвращаюсь за оператором, и мы едем снова. За неделю я могу пройти пять тысяч километров. Ездить по стране мне нравится.

Помните какие-то истории из поездок?

Конечно! Дорога – это всегда приключение, потому что у тебя всегда есть возможность куда-то повернуть и увидеть что-то новое. Однажды мы ехали на съёмки и увидели голосующих мужчину и женщину с мотоциклом на обочине. Это были немецкие путешественники. Мы им помогли, а потом они у нас снимались. В фильме есть сцена, где герой спасает их, когда они стоят со сломавшимся мотоциклом. Я не любитель промежуточных остановок, и, если знаю, куда мне нужно, то проще проехать сразу. Так, в один присест я доезжаю от Москвы до Мурманска. Сейчас, конечно, я знаю на этой дороге каждый поворот и каждую заправку, но в первое время, когда ты уже едешь по Кольскому тракту после Медвежьегорска, заправок вдоль дороги практически нет. Это здесь, в средней полосе, мы привыкли, что города нанизаны на федеральные трассы – слева дома, справа заправки и кафе. Все прилегающие к Кольскому тракту города строились из промысловых соображений, поэтому они далеко от основной трассы – 7 км туда, 11 сюда и непонятные указатели... У меня бывали случаи, когда я с пустым баком, буквально на парах, ночью выключал свет и ехал со скоростью 60 км/ч. А там ведь не очень много машин и почти нет связи. Прикольно, словом. Особенно зимой, когда вспоминаются истории про то, как люди замерзали...

Когда снимаешь машины, важно ли их понимать и чувствовать?

Есть, конечно, технические аспекты. У киношников вообще-то много всяких приспособлений, которые заставляют скользить и крутиться, но когда ты снимаешь рекламу автомобиля, важно не обманывать зрителя. Ну, например, снимать переднеприводный автомобиль в кадре с заносом. Ни один бренд не будет показывать то, что может быть опасно и с чем их машина не справится. Снять её красиво – занятие нехитрое, но мне больше нравится концепция эмоциональности. В конечном счёте, если говорить о рекламе, люди покупают эмоции, образ. Если герой за рулём автомобиля в представления аудитории попадает в категорию классных ребят, то человек выберет эту модель. Поэтому меня больше интересуют эмоции, вызванные кадрами.

Текст Константина Валякина, фотографии Дарьи Малышевой