Маленькая Башкирия. Экскурсовод из «Шульган-Таш»

В конце мая я отправился работать экскурсоводом в заповедник «Шульган-Таш», известный своей пещерой с наскальной живописью...

В Башкирии не бывает белых ночей, хотя июньские ночи, как и положено, короткие. В это время здесь распускается таволга (её ещё называют лабазником) — цветок с медовым ароматом, похожий на пушистую шапку снега. Ей уже зарос весь луг, раскинувшийся между кордоном заповедника «Шульган-Таш» и лесом. До поры до времени на нём цвели и другие растения, но когда раскрылись бутоны таволги, стало казаться, что выпал снег. Несколько дней вокруг было белым-бело, а в воздухе стоял гул от сотен бурзянских пчёл, собиравших с цветков пыльцу.

МУЗЫКА И ТАНЦЫ

«Серёга, что значит „I love you, like a love song“?» — спросил меня Даян, когда мы сидели на КПП и слушали музыку, коротая рабочий день. Даян не знает английского, а я — башкирского, поэтому мы общаемся на русском. «Это значит „Я люблю тебя, как песню о любви“». — «Бред какой-то». — «Ну да, есть немного. А как будет по-башкирски „красивая девушка“?» Так выглядит наш типичный диалог. Даян — 19-летний парень из райцентра Старосубхангулово, башкирское название которого — Бурзян. Как и положено в этих краях, он отслужил в армии и устроился на работу охранником на КПП заповедника «Шульган-Таш». Вначале смущался, подходя к телефону, который звонит каждые пять минут, потому что не знал, что отвечать. Потом освоился, начал ругать автомобили, которым он открывал ворота, и состриг свою шикарную чёрную шевелюру, потому что охраннику не пристало носить длинные волосы... Даян стал охранником неслучайно. Его сестра — жена Инсура, заместителя директора заповедника по охране. Здесь все — жёны, дети, племянники... Инсур разрешил Даяну кататься на своих «жигулях», несмотря на то что у того нет прав. Обычное дело в сельской местности: сдать на права здесь можно только в ближайшем крупном городе, в случае с Бурзяном это Белорецк, а до него километров сто — не наездишься. Так и катается Даян без прав, но здесь, в горах, и гаишники свои. Пока Даян на работе, «жигулёнок» припаркован на КПП. Чтобы солнце за два дня, а именно столько длится смена, не испепелило салон, он кладёт на лобовое стекло ковёр с башкирским национальным узором.

Работа охранника верхнего КПП заключается в следующем: пропускать машины через ворота, отвечать на телефонные звонки и следить, чтобы туристы не пытались пробраться в заповедник после закрытия кассы («Какие часы работы? Да мы сюда двести километров тащились, и вы нас не пустите?!» — возмущаются они.). В выходные из-за наплыва посетителей охраннику приходится нелегко, но в будние дни работы не так уж много, особенно ближе к вечеру, когда поток экскурсантов сходит на нет и кордон погружается в жаркую послеобеденную дремоту. Солнце плавит крыши гостевых домиков, над пыльной дорогой висит знойное марево, а луг звенит хором одурелых цикад. В такие часы Даян достаёт телефон и развалясь в тени КПП слушает романтичные песни на неизвестном ему английском. Обычно я сижу рядом и перевожу названия и тексты. А иногда по моей просьбе он ставит башкирскую музыку. Да, представьте, современная башкирская музыка существует, и её много. Башкиры поют непонятно, зато красиво и душевно. Местные жители с огромным удовольствием слушают своих сладкоголосых земляков в пыльных салонах «жигулей» и уазиков.

Снаружи заповедника, сразу за кордоном, стоит деревянная трёхэтажная гостиница, принадлежащая местным предпринимателям. По выходным на стоянке перед ней собираются автомобили со всего Урала: из Башкирии, Челябинска, Оренбурга и Екатеринбурга. Немало гостей приезжает из Поволжья и даже из Нижневартовска и Сургута. Ночью гости «Шульган-Таша» не могут усидеть в номерах. Чистый горный воздух кружит им головы, они выходят на стоянку, распахивают настежь двери машин и ставят башкирскую музыку. Громкость выкручивается до упора, чтобы всем было слышно — и коростелям, вопящим на ночном лугу, и экскурсоводам, спящим в своих кроватях, и даже охранникам, дежурящим у входа в пещеру. Чтобы все знали: в Башкирии есть своя музыка, и звучит она вот так. Понятно, не обходится без танцев, причём во время плясок мужчины и женщины, разгорячённые медовухой, начинают громко подпевать и гикать. Обычно когда народ празднует жизнь, я лежу в своей комнате на втором этаже сувенирной лавки, в двух шагах от стоянки, и наблюдаю за тем, как в такт мощным битам на окне колышутся занавески. Ближе к часу ночи музыка стихает, становится скучно, и я засыпаю...

Когда заканчиваются выходные, над заповедником повисает тишина. Вечерами, когда дорога за воротами растворяется в темноте и уже никто не мешает коростелям на лугу перекрикиваться друг с другом инопланетными голосами, под яркой лампочкой верхнего КПП собираются представители мужской части населения кордона — администратор Хакимьян, строители Муса и Данияр, иногда на серебристой «Ладе» приезжает с нижнего КПП хитроглазый Рашид. Все сидят на лавочке и на ступеньках или стоят, облокотившись о перила, и рассказывают истории на башкирском.

КОРОЛИ И КОРОЛЕВЫ

Большую часть времени проведённого в «Шульган-Таше», я жил на втором этаже сувенирной лавки. Вообще-то вначале меня определили в «женский дом», где обитали девушки-экскурсоводы, которым либо не хотелось, либо слишком далеко было добираться домой. Однако долго я там оставаться не мог: по местным обычаям мужчине ночевать в одном доме с женщиной разрешено, только если он ей родственник. Горная Башкирия, ничего не попишешь. Лавка, в которую я переехал, стояла на входе в заповедник, у ворот, и была первым, что видели туристы, когда подходили к КПП. Заправляла в ней Диля, девушка из Бурзяна, штатный экскурсовод, жившая на кордоне круглый год. В мои первые дни она помогала мне освоиться, всё показывала и рассказывала. Ознакомительную экскурсию по заповеднику для меня тоже провела Диля. Вернее, вела она её для посетителей, а я записал её рассказ на диктофон, выучил наизусть и на следующий день уже сам повёл группу. В общем, мы с ней ладили. Муж Дили, Абдразак, занимался на кордоне техническими вопросами и выполнял поручения, связанные с ремонтом и поездками на дальние расстояния. Он ездил в Белорецк, доводил до ума гостевую баню, иногда сидел на КПП, заменяя охранников, а в остальное время колдовал над хитроумными техническими изобретениями во дворе своего дома. Абдразак с Дилей жили по-королевски, в отдельном двухэтажном коттедже. Рядом стоял ещё один такой же коттедж, в котором жила настоящая королева — Оля из Самары, научный сотрудник заповедника, изучавшая пещеру. Королевой она была не потому, что одна занимала огромный дом, а потому что её дом единственный на всем кордоне был подключён к интернету. Кроме Абдразака у Дили был ещё один близкий человек — старший брат Ильшат, охранник верхнего КПП. Дружелюбный парень чуть старше тридцати, он был моим постоянным собеседником. Ильшат рассказывал про своё житье-бытье в Бурзяне, про местные порядки и про то, что выходных в деревне не бывает — не работа, так хозяйство. Ещё Ильшат мечтал хотя бы раз побывать в пещере Шульган-Таш: «Представляешь, ни разу! То одно, то другое. Может, завтра после смены загляну...» От Ильшата я узнал башкирское слово-паразит немеке´й — «чего-чего?» или «это самое». Он всё время его повторял.

Вечером, часов около восьми, закатное солнце наполняло долину, в которой расположился кордон, фантастическим золотым светом. Солнечное золото было не обжигающим, а мягким, как свежий горный мёд, и заливало дома, луг, горы и воздух. Бесчисленные толпы насекомых принимались танцевать в тёплом воздухе. В это время обычно заканчивался ужин, я выходил из столовой и замирал на крыльце, наблюдая за тем, как золотые волны гладят палатки туристов, крыши деревянных беседок и скалу Спящий мамонт. Каждый вечер солнце растапливало холодный камень, и мамонт ненадолго оживал, чтобы вновь уснуть с наступлением темноты. Иногда я сидел на крыльце перед сувенирной лавкой и смотрел на прорезавшую луг каменистую дорогу, по которой столько раз водил экскурсии. Бурая дорожная пыль в свете вечернего солнца становилась золотой, и я боролся с искушением набрать полные карманы драгоценного песка. Потом наступали сумерки. Солнце закатывалось за горы, пыль на дороге тускнела, и насекомых над травой уже не было видно. Дневные птицы и животные затихали, и им на смену приходили вечерние. На лугу просыпались коростели, а следом за ними козодои...

В двух шагах от кордона протекала река Белая с завитками галечных пляжей. Вначале мы купались за домом Абдразака, но река в этом месте была очень мелкой, а пляж слишком оживлённым — приходили с удочками рыбаки, загорали туристы или девушки стирали свою одежду... Другое дело пляж позади Музея пчеловодства. Уединённый и пустынный. К тому же в этом месте над водой вздымались скалы, и река под ними была глубокой. Вечером я часто заплывал на её середину, ложился на спину и смотрел в розовое закатное небо, на далёкие горы и сосны, прилепившиеся к отвесным скалам. Тишина была абсолютной... А утром я ходил на реку умываться. Яркое солнце дробилось о воду и посылало снопы света на кусты и росистую траву. Вода была прохладной и невероятно свежей, и если мне удавалось заставить себя искупаться, заряд бодрости после этого ощущался ещё очень долго.

ПЕЩЕРЫ И ТУРИСТЫ

В первой половине июня туристов было немного, человек сто пятьдесят в день. В это время мы, экскурсоводы, дежурили на верхнем КПП и оттуда водили группы по всему маршруту: два музея и пещера Шульган-Таш — полтора километра, полтора часа. В будние дни, когда туристов приезжало совсем мало, с работой справлялись двое. Остальные условно отдыхали. Условно, потому что всё равно торчали на КПП, поджидая посетителей. Поначалу мне то и дело доставались детские группы, но я не возражал, ведь если интересно рассказывать, дети умеют слушать по-настоящему внимательно. Бывало, правда, что башкирские дети, особенно из младших классов, не очень-то понимали русский язык. В местных школах его начинают учить с первого класса, и если в семье говорят на башкирском, очевидно, что за русский ребёнок примется только в возрасте семи лет. Но даже если школьники хорошо знали русский, руководители групп часто требовали, чтобы экскурсию вели на их родном языке.

Вообще, с башкирским языком много хитростей. Ни один экскурсовод, кроме Наркас, не мог провести экскурсию на чистом башкирском языке. Потому что разговорный и литературный башкирский — это совершенно разные вещи. Разговорный знают все башкиры, но когда Наркас начинала экскурсию на литературном башкирском, её очень скоро просили перейти на русский, потому что для большинства башкир экскурсия становилась чересчур сложной, многих слов они попросту не понимали. Выходит странная ситуация: местное население использует в общении разговорный башкирский с вкраплениями русских слов и в итоге не знает до конца ни русского, ни башкирского. Но это совсем не значит, что башкиры глупее русских. Ведь они худо-бедно знают два языка, а русские — только один. Более того, башкиры практически без труда понимают татарский, а некоторые и разговаривают на нём.

Ближе к середине июня туристов прибывало всё больше. Бывало так, что за день мне приходилось вести экскурсию четыре раза. До пещеры и обратно, и снова до пещеры и обратно... Под конец дня язык отказывался говорить, а ноги — идти. И тогда Таслима, начальница экскурсионного отдела, решила расставить нас «по точкам»: один день я стоял в Музее пчеловодства и целый день рассказывал про бортничество, на следующий день — в Музее пещеры. Потом дежурил в фитобаре, где посетители могли продегустировать бортевой мед и запить его травяным чаем. Новая система здорово экономила время. Туристы на входе не ждали, пока наберётся группа — они просто оплачивали билет и отправлялись на прогулку по заповеднику в удобном для себя темпе. Кто-то гонял чаи в фитобаре, кто-то купался в реке, кто-то фотографировался. В музеи заходили, если силы оставались. Только пещеру не миновал никто, ради неё люди и приезжали в «Шульган-Таш».

Уральские горы — древнейшие в мире. Все пещеры в округе — Шульган-Таш, Космонавтов, Сказка, Ташкелят и другие — были созданы водой миллионы лет назад. По-научному такие пещеры называются карстовыми: мягкий известняк по тектоническим трещинам вымывается водой, и получаются многокилометровые ходы в скалах.

Грот в скале Спящий мамонт тоже создан водой, но сами очертания каменной глыбы, напоминающие мамонта, — заслуга воздуха. Грот притягивал туристов. Редко кто проходил мимо, не удостоив его вниманием. «Это и есть пещера Шульган-Таш?» — спрашивали и взрослые, и дети с благоговейным трепетом в голосе. Я принимался объяснять, что до Шульган-Таша ещё топать и топать, а это всего лишь Спящий мамонт, маленький грот, где делать особо нечего. «Сергей, покажите, пожалуйста, мамонта», — просили меня местные жители. Приезжие издалека знать не знали про мамонта, и я, когда уставал, проходил мимо скалы молча. Местные же могли бывать в заповеднике каждые выходные, они знали каждый камень на тропе и по десятому разу слушали одно и то же, чтобы потом поправить: «В прошлый раз нам рассказывали по-другому». Вот и сейчас туристы могли разглядеть мамонта и без моей помощи, но зачем, если есть экскурсовод. И я в сотый раз начинал водить рукой по воздуху и объяснять: «Вот эта черта посреди скалы — глаз мамонта. Вот его хобот, вот лоб. Слева и справа от головы — мощные ноги. Мамонт смотрит на тропу, лежа на скале...» Туристы слушали, затаив дыхание.

Перед началом экскурсии по пещере мы раздавали туристам фонарики, без них внутри не видно ни зги. Фонарики были двух видов: диодные и щелочные. Диодные отличал яркий белый свет, и ходить с ними по пещере было приятно. Бледно-оранжевый свет щелочных фонарей почти не виден. Многие экскурсанты знали, что с фонариками у нас беда, и приносили свои, чем спасали ситуацию.

Иногда бывало, что в пещере находились сразу две, а то и три группы. Завершая экскурсию, я вместе с толпой народа стоял на смотровой площадке над главной галереей, наблюдая за тем, как второй экскурсовод заходит в пещеру. Далеко внизу под нами появлялась вереница пляшущих белых и оранжевых огоньков. В их свете на стенах скользили неясные тени, в которых угадывались силуэты людей-великанов. Мои экскурсанты как зачарованные наблюдали это зрелище, представляя себе, как первобытные обитатели пещеры заходили под её своды тысячи лет назад. «А теперь, — прерывал я затянувшееся молчание, — мы начинаем медленно и осторожно спускаться...»

В идеале экскурсия по пещере занимает около сорока минут. Чтобы не выбиваться из графика, ходить и рассказывать нужно быстро. При желании, никуда не торопясь и никого не подгоняя, гулять можно и дольше. Я люблю делать именно так, поэтому меня не ставили в пещеру в выходные дни, когда экскурсий много, и их продолжительность должна чётко соблюдаться. Маршрут круговой. Протяжённость около трёхсот метров. Разумеется, это не вся пещера, а лишь десятая часть изученного пространства (всего на сегодняшний день исследовано и нанесено на карту больше трёх километров ходов). Высота главной галереи — около тридцати метров, очертания сводов едва угадываются в темноте. Лучи фонариков скользят по стенам, отчего кажется, будто вокруг толпятся пещерные духи. Плитка под ногами скользит от воды. Вода стекает по стенам и капает с потолка — подземные ручьи пополам с конденсатом. Конденсат образуется от соприкосновения тёплого воздуха, идущего снаружи, с холодным камнем. Дыхание экскурсантов оседает на стенах серебристыми искорками, похожими на крупинки соли. Летом тёплый воздух движется внутрь пещеры, зимой — наружу. Ведь зимой в пещере теплее, чем на улице. И в любое время года в верхней части главной галереи, под потолком, теплее, чем внизу. Об этом я рассказываю экскурсантам, которые начинают стучать зубами, едва мы входим в пещеру.

Наскальную живопись в Шульган-Таше в 1959 году обнаружил биолог из Москвы Александр Рюмин. Её возраст — около пятнадцати тысяч лет. На сегодняшний день это вторая по древности наскальная живопись в мире, старше только рисунки, найденные в Пиренеях, в пещерах Франции и Испании. Однако местные жители знали о живописи в Шульган-Таше задолго до Рюмина. Ещё в XVIII веке местные башкиры рассказывали известному исследователю Оренбургского края Петру Рычкову о пещерных рисунках, но тот либо не поверил этим рассказам, либо ничего не нашёл. Это сделал Александр Рюмин спустя двести лет. Сам он не был ни археологом, ни геологом, ни историком. Рюмин был простым биологом, сотрудником Прибельского филиала Башкирского заповедника (так в конце 1950-х назывался «Шульган-Таш»), одержимым идеей отыскать следы пребывания древнего человека на Урале. Каждый день после работы он отправлялся в пещеру на поиски и под занавес 1959 года нашёл первобытные рисунки. В одном из залов на втором этаже пещеры под слоем так называемой «современной живописи» (типа, «Вася-Тагил») Рюмин разглядел целую процессию животных Каменного века. Советская наука признала подлинность изображений далеко не сразу. Шутка ли — рядовой биолог совершил сенсационное открытие! В лучших традициях того времени безвестного учёного объявили шарлатаном и отстранили от изучения пещеры, а открытие присвоили себе другие, более видные учёные мужи. Время, однако, расставило всё по местам.

Многие годы после удивительной находки залы пещеры оставались открытыми для массового посещения. Сюда приезжали археологи, геологи, спелеологи, а вместе с ними толпами ходили и все остальные — от диких туристов, наносивших поверх древних рисунков свои собственные письмена, до местных жителей, которые верили в целительные свойства сталактитов и выносили их из пещеры в огромных количествах. За сорок лет, прошедших с момента открытия наскальной живописи, её состояние заметно ухудшилось. Даже те рисунки, поверх которых не было нарисовано ничего нового, пострадали от регулярного массового посещения. Бо´льшая часть пещеры находится в зоне «постоянного микроклимата», именно он и сберёг живопись эпохи палеолита до наших дней. Однако люди, сами того не ведая, влияют на микроклимат. Облачка пара, которые мы выдыхаем, конденсируются на стенах пещеры и размывают рисунки. Грибы, бактерии и микроорганизмы, которые мы приносим с собой на одежде, расселяются вокруг и включаются в работу по разрушению наскальной живописи. Изображения тускнеют, превращаются в бесформенные пятна, сливаются с камнем. Чтобы хоть как-то замедлить этот процесс, в 2001 году залы с рисунками были закрыты для массового посещения. На входах поставили решётки, а на стены главной галереи нанесли копии Восточного и Западного панно — крупнейших композиций наскальной живописи Шульган-Таша.

С другой стороны, именно люди, приезжающие в заповедник, делают работу экскурсовода насыщенной и полной сюрпризов. Люди разные, к каждому нужен свой подход. Приходится искать его, если хочешь, чтобы твоя карьера в заповеднике сложилась удачно. В целом посетители меня радовали. Вернее, радовало то, что большинство из них всё-таки отдавали себе отчёт, зачем приехали и заплатили триста рублей за вход. И даже жители четырёх окрестных деревень, ходившие на экскурсии бесплатно, хоть и знали материал не хуже экскурсовода, не перебивали и старались слушать внимательно.

Хотя, конечно, бывало всякое, особенно по субботам, когда по всему Бурзянскому району справляли свадьбы. Почему-то местные жители считали, что после обильных возлияний просто необходимо послушать экскурсию в заповеднике. И приезжали, и потом ещё топали полтора километра по жаре пьяные тётки в цветастых платьях и шляпах и такие же пьяные мужики в костюмах, а то и просто в шортах, майках и сланцах на носки. Вот эти сланцы с носками вызывали совершенное недоумение, но я не мог попросить гостей заповедника снять их, — в пещере без обуви они замерзнут. Сланцы с носками, шорты с рубашкой и калошами — деревенская мода.

Когда я начинал работать, меня предупреждали, что придётся иметь дело с пьяными. На деле всё оказалось не так плохо. Пьяные, понятно, встречались, но редко, и, как правило, проблем с ними не возникало. Они, покачиваясь, заходили в музеи, с умным видом хмыкали, силясь сохранить фокусировку, а потом тихонько выходили на улицу, садились на скамейку и засыпали. Попадались и шумные, но таких обычно быстро заставляла умолкнуть более трезвая часть группы.

Бандитов и гопоты тоже было немного. Несколько раз приезжали непонятные крутые из администрации президента Башкирии на чёрном «Мерседесе» со шторками, но с ними ходила Наркас. Заглядывали и другие «высокие гости». И каждый раз меня удивляло, почему они — чиновники, нефтяники, налоговики — никогда не платят за вход. Приезжают чванливой делегацией на микроавтобусах и едут, поднимая пыль, до самой пещеры. А о том, чтобы инвестировать в отечественное заповедное дело и показать хороший пример другим, и речи нет. Хотя, возможно, эти чиновники делали для заповедника что-нибудь такое, чего никто кроме них сделать не мог — добывали финансирование, сдерживали натиск московских олигархов, мечтавших построить на месте кордона коттеджный поселок, или ещё что-нибудь в этом роде.

Лишь однажды на мою экскурсию пожаловала подозрительная компания — трое молодых людей из Кумертау и Бузулука с тремя же барышнями. В тот день я водил экскурсии по пещере. Других туристов в группе не было, и мне представилась возможность с глазу на глаз пообщаться с настоящими суровыми пацанами из рабочего городка. Впрочем, всё снова оказалось не так плохо: пацаны были трезвые и шли на контакт. От меня требовалось лишь выбрать правильный тон повествования и не отвечать на провокационные вопросы. Одеты пацаны были в обтягивающие голубые футболки и серые спортивные штаны. Глаза у них тоже были серые и холодные, а манера разговаривать и удивляться вызывала улыбку. Один из них всё время доверительно называл меня «другом» и очень хотел проникнуть за запертые двери, в залы пещеры с рисунками Каменного века... И снова порадовало, что даже такие «парни с рабочих окраин» проявляют безусловный интерес к происходящему. Причём, интерес гораздо больший, чем те же сотрудники «Газпрома», побывавшие на экскурсии днём ранее. Гости из Кумертау с неподдельным изумлением слушали рассказ про тысячелетние сталагмиты и трёхтысячелетние черепа, активно фотографировались и наперебой задавали вопросы. В конце экскурсии мы поблагодарили друг друга — они меня за рассказ, я их за внимание. Как монахи из монастыря Шаолинь после боя.

В общей сложности я проработал в «Шульган-Таше» пять недель и здорово подустал. Работа экскурсоводом в диком горно-лесном краю вдали от Москвы оказалась вовсе не такой приятной и романтичной, как я себе представлял. В своём рассказе я намеренно опустил многие подробности, но одно могу сказать точно: горная Башкирия и Москва действительно очень далеки друг от друга. Они как два разных мира, с разной гравитацией человеческой психологии, но в моих силах преодолеть её и соединить эти миры внутри себя. Именно в этом, в соединении миров, я вижу смысл своей жизни. «Шульган-Таш», было круто, я к тебе обязательно вернусь...

Текст Сергей Сокольский, фотографии Автора и Анны Милацжевской